Личность главнокомандующего Украинской Повстанческой Армии Романа Шухевича, известного под псевдонимом генерала Тараса Чупрынки, до сих пор вызывает жаркие споры. Дискуссии, подогреваемые политической спекуляцией заинтересованных сторон, разгорелись с новой силой в 2007 году, после присвоения командиру УПА звания Герой Украины. В итоге в 2011-м указ был отменен

На фоне неутихающих споров по «вопросу Шухевича» обычно отходит на второй план тема трагической судьбы его семьи. Практически все родные и близкие Романа Иосифовича были репрессированы. А его сын Юрий, попавший за решетку еще в 15 лет, в общей сложности провел в тюремных застенках 31 год, потеряв в заточении здоровье и полностью утратив зрение.

28 марта Юрию Романовичу Шухевичу исполнилось 80 лет. Воспоминаниями об отце и рассказом о своей нелегкой судьбе юбиляр поделился с читателями «ФАКТОВ».

— Пан Юрий, каким вам запомнился отец — Роман Шухевич?

— В детстве я его очень редко видел, — после минутного раздумья начинает разговор Юрий Романович Шухевич. — С 1934-го по 1937 год он сидел в польской тюрьме, позже начались военные действия на Галичине, а вскоре и война между Германией и СССР. Так что встречались мы с отцом лишь эпизодически. Жил я тогда вместе с мамой — в селе у ее родителей. После оккупации Советским Союзом Западной Украины мы переехали к отцу в Краков, где прожили почти два года.

Что я могу о нем сказать? Был он человеком компанейским, веселым и одновременно очень требовательным — и к себе, и к другим. Следил за моим физическим и духовным развитием. Каждое утро я принимал холодный душ и делал зарядку. Если отец куда меня отпускал, то только до конкретного времени и всегда проверял, не опоздал ли я. Для него очень важна была точность. Вероятно, военная служба и подполье воспитали в нем эту черту характера... Всячески поощрял мое усердие в школе и любовь к чтению.

*Тюрьмы и ссылки отобрали у Юрия Романовича Шухевича 31 год жизни, здоровье и зрение

— Нападение немцев на Советский Союз повлияло на периодичность ваших встреч?

— Как известно, еще перед войной, в феврале 1941-го, были сформировали Дружины украинских националистов (это военное формирование, созданное с санкции адмирала Канариса, состояло из групп «Север» и «Юг». В документах абвера они именовались «спецподразделением «Нахтигаль», которое возглавлял Роман Шухевич, и «отрядом «Роланд». — Ред.). Поэтому с весны 1941-го наша связь с отцом практически оборвалась. Когда же его формирования отказались воевать на стороне Германии, Роман Шухевич в начале 1943 года перешел на нелегальное положение в рядах Украинской Повстанческой Армии. Мы с отцом встречались во Львове, но всегда в условиях строжайшей конспирации: как правило, или на Лычаковском кладбище, или в парке Погулянка. Но даже в таких обстоятельствах он не забывал о моем воспитании. Интересовался у мамы, как я учусь и веду себя дома. Маму-то я слушал, а вот бабушку не очень, за что мне от отца доставалось, как говорится, на орехи.

Мне было 12 лет, когда немцы начали создавать структуру так называемых юношей СС, куда набирали подростков с оккупированных территорий. Фактически это был вспомогательный персонал частей противовоздушной обороны. И я, будучи физически развитым парнем, решил было приписать себе пару лет, чтобы вступить в эту структуру. Узнав от матери о моих намерениях, отец вызвал меня на встречу. «Вот представь, — говорит, — что Германия выиграет. И что станет с Украиной? Безусловно, наши люди будут читать на немецком о великом Рейхе и его победе. Но кто-нибудь тогда сможет думать и говорить, что и Украина могла бы быть независимой сильной державой. За что же ты думаешь проливать кровь?!» На этом тема с «юношами СС» была закрыта.

— Со стороны немецкой администрации были репрессии?

— Сидела в заключении моя мама — Наталья Березинская. После перехода отца на нелегальное положение ее арестовали, но вскоре выпустили. Только благодаря тому, что советником по внутренней политике при галицком губернаторе Отто Вехтере служил полковник Альфред Бизанц, бывший в свое время командиром бригады Украинской Галицкой армии (УГА). А мой двоюродный дед Степан Шухевич также командовал бригадой УГА. Они с Бизанцем хорошо знали друг друга и были «соседями» по фронту.

*Вплоть до самой своей гибели Роман Шухевич входил в список основных врагов советской власти

— Помните свою последнюю встречу с отцом?

— Последний раз я его видел уже мертвого, когда в 1950 году меня привезли на опознание. А вообще, при встречах темы для разговоров были в основном невеселые. Я рассказывал отцу про арест мамы, бабушки. Про жизнь в детском доме, куда меня определили как сироту, про побег. Однажды отец вдруг спросил меня: «Хочешь идти в подполье?». Я ответил: «Да». А он мне: «Ты должен знать, что мы погибнем. Но пройдет лет 10-15 — и возникнет необходимость в тех, кто сможет поднять народ на борьбу. А кто же это сделает, если такие, как ты, пойдут сейчас и умрут?». Мне пришлось согласиться с его доводами...

«Для воспитанников детского дома я был обычным сиротой, для директора — сыном «врага народа», а правду знали только «гэбисты»

— Что вы знаете об истории, когда ваш отец по поддельным документам ездил на лечение в Одессу (после тяжелой жизни в подполье у Шухевича обострились сердечные и легочные заболевания, и его состояние постоянно ухудшалось)?

— В то время, когда это происходило, я уже «сидел». Знаю, что отец ездил лечиться, что оба раза фигурировали два документа — на имя учительницы и военного. Я узнал об этом позже от связной отца Галины Дидык, ездившей в Одессу вместе с ним. Кстати, Галина рассказывала, что во время купания в море отец потерял цепочку с медальоном Божьей матери. Заметив, как Роман Шухевич взволнован, Дидык спросила у него, что случилось. «Знаєте, я загубив медальйон, який мені подарувала мати, — ответил ей отец. — Мабуть, скоро загину». Это было осенью 1949-го, а уже следующей весной отца не стало. Он погиб в бою с отрядами Министерства государственной безопасности УССР. Меня из тюрьмы привезли во Львовское областное управление госбезопасности. В кузове грузовика на постеленной соломе лежал человек, прикрытый плащ-палаткой так, что были видны только ноги. По ним я узнал отца. Меня подвели ближе и сдернули плащ-палатку: «Узнаёшь?» — «Узнаю». Встал на колено, поцеловал руку Романа Шухевича. На этом наше прощание закончилось.

— А как вы попали в детский дом?

— Мне было двенадцать, когда арестовали моих маму и бабушку. Маме дали десять лет, а бабушка вскоре умерла. Вот так в 1945 году меня с пятилетней сестрой отправили в Чернобыльский приют, а в 1946-м перевезли в Сталино — нынешний Донецк.

— Фамилия как-то влияла на отношение к вам в детдоме?

— Нет. Для детей я был обычным сиротой. Правду знали только местные «гэбисты». А для директора детского дома мы были детьми «врагов народа». Тогда на востоке Украины фамилия Шухевич еще не обрела такую известность, как сейчас... А из приюта я очень быстро сбежал. Но там осталась сестренка, и по просьбе отца в марте 1948 года я вернулся за ней. Детдом находился на окраине города, на Петровке. По сути это был небольшой шахтерский поселок. Вероятно, кто-то из местных узнал меня и доложил куда следует. Я тотчас был арестован.

С Донбасса меня почти сразу привезли в Киев, а спустя два месяца доставили во львовскую тюрьму на улице Лонцкого (сейчас на ее месте открыт музей). Там в тюрьме в ожидании приговора я встретил свое 16-летие. Решением «особого совещания» МГБ мне дали десять лет лагерей. Но на этап долго не отправляли, и я попробовал сбежать.

Это было в воскресенье вечером. Надзиратели по очереди выводили арестантов из всех камер в туалет. Нас с сокамерником сопровождали два конвоира. План побега был прост: скрутить надзирателей, переодеться в их форму, пройти во двор. Там обезоружить еще одного охранника, завладеть ключами от ворот — и все, улица. К сожалению, побег провалился еще на начальном этапе: мой напарник не сумел скрутить надзирателя, и тот успел подать сигнал тревоги. Нас посадили в карцер.

После несостоявшегося побега меня отправили в тюрьму, которая находилась в Верхнеуральске, недалеко от Магнитогорска. В этой тюрьме содержались только «политические», поэтому лично меня война между политзэками и так называемыми блатными обошла стороной. Но я общался со многими, кто, пройдя через такую войну, получали еще и дополнительные сроки за «лагерный бандитизм». Ведь в стычках осужденных дело частенько доходило и до ножей, и до топоров...

В других тюрьмах и лагерях мне не раз приходилось пересекаться с уголовниками, хотя, как правило, нас держали раздельно, и встречались мы в основном на пересылках. Правда, в брежневскую эпоху немало заключенных, совершивших серьезные проступки уже в лагере, чтобы не отвечать за них по всей строгости, искусственно примешивали к этому политику, поскольку к «политическим» относились «аккуратнее». Для этого, к примеру, обычные уголовники могли соорудить подобие американского флага или разбросать написанные от руки листовки с фразами «Долой КПСС!» или «Долой Брежнева!». В подобных случаях зэка «за антисоветскую агитацию» направляли к «нашим». Но, признаюсь честно, нас такие «поступления» не радовали: в чисто человеческом отношении это был отнюдь не самый достойный контингент. К примеру, сидел с нами один уголовник, застреливший при ограблении милиционера в поезде. По сути — элементарный грабитель, а наказание отбывал как «политический»...

В свою очередь «блатные» нас даже побаивались, иначе как «пятидесятивосьмики» или «фашисты» никогда не называли. Однако, когда в 1950-х в лагерях начались восстания и забастовки заключенных, многие уголовники тоже поддержали эти акции. Кто-то морально, а кто и личным участием.

— В общей сложности вы отсидели 31 год...

— После восьми лет лагерей я попал под амнистию для тех, кто оказался в заключении несовершеннолетним, и был освобожден. Поехал к матери, находившейся в ссылке. Вскоре маму освободили, и мы вернулись во Львов. Однако Генеральный прокурор Руденко опротестовал решение о моем освобождении, и моя «воля» оказалась кратковременной. Почему? Потому, что я — «сын руководителя подполья ОУН-УПА Романа Шухевича, а также имел дисциплинарные нарушения, находясь в заключении». В общем, дали мне опять десять лет лагерей. Отбыл их в Мордовии. Освободившись, уехал на Северный Кавказ к сестре. Но и там дышать свободой удалось недолго. Уже через четыре года меня снова арестовали.

Я написал речь «Размышления вслух». Это были тезисы для дискуссии, но при обыске у крестной моего сына, Нины Караванской — известного диссидента, рукопись изъяли, и меня приговорили к десяти годам лишения свободы, добавив пять лет ссылки. На момент окончания срока я уже полностью ослеп. Меня прооперировали, но результатов это не дало. Поэтому по состоянию здоровья ссылка моя проходила в Томской области в Доме инвалидов. Во Львов на родину мне удалось вернуться только в 1989 году.

— Сейчас многие политики спекулируют на имени вашего отца.

— Однажды я выступал на заседании Львовского городского совета предыдущего созыва. А поскольку приближались выборы, действительно многие политики «игрались» фамилиями Коновальца, Бандеры, Шухевича. И я с трибуны перечислил нечистых на руку депутатов, а затем сказал: «Имейте в виду, что если бы сегодня Шухевич встал из могилы, то он вас всех расстрелял бы как мародеров». Воцарилось гробовое молчание. А что они могли сказать?..

Андрей Топчий "ФАКТЫ" (17 апреля 2013 г.)